"Материнское поле", Часть Вторая

Вчера была на премьерном показе спектакля "Материнское поле" в филиале театра им. Пушкина, к которому были сделаны эти фотографии. Я не умею говорить правильно о тех моментах, когда плачешь навзрыд, и знаешь, что за твоей спиной и вокруг плачет вместе с тобой и весь зал, а именно так и было. Сцена исчезает, и вместо нее остается только история, та, в которой струны виолончели тихо рассказывают о боли, о том как жили, любили, погибали за родину и семью. . . Оттуда выходишь уже каким то другим человеком, вдруг вспомнившим что-то очень важное, близкое, сокровенное. . . . Опять, как и в первом посте с фотографиями из этой истории, который можно посмотреть: здесь, я не буду писать много персональных слов, лишь посоветую увидеть спектакль собственными глазами в филиале театра им. Пушкина ( Сытинский пер. 3/25). Также в фойе театра открылась выставка моих фотографий, сделанных к этому спектаклю. Итак, продолжение истории: Режиссер-хореограф: Сергей Землянский Артисты театра им. Пушкина: Мать - Кармакова Анна Рева-Рядинская Наталья Отец - Миллер Сергей Старший сын - Моташнев Владимир Средний сын - Плиткин Евгений Младший сын - Кисличенко Николай Долгирев Родион Невестка - Лебедева Анастасия Панина Анастасия Мать -Земля Кармакова Анна Рева-Рядинская Наталья Демина Ольга Художественный руководитель театра: Евгений Писарев Билеты на спектакль можно заказать : на сайте театра им. Пушкина Я: facebook vkontakte formspring P. S. на фотографиях присутствует два женских состава, поэтому есть некоторое несоответствие в общем повествовании. Полагаюсь на Ваше понимание данного обстоятельства. "- Война, мама! - услышала я его голос будто издали. Я глянула на него, словно не понимала, что это за слово такое. - Война? Ты говоришь, война? - переспросила я. - Да, мама, война началась, - ответил он. А до меня все еще неясно доходило, что таилось за этим словом. - Как война? Почему война? Ты говоришь, война? - повторяла я это странное, это страшное слово и потом вдруг ужаснулась и тихо заплакала от пережитого страха и этой неожиданной вести. Слезы потекли по моему лицу, а женщины, глядя на меня, заголосили, запричитали. " ( здесь и далее цитаты из повести Ч. Айтматова ) Может, хотел поделиться думкой: "Вот, мол, ухожу вслед за сыновьями. Как оно там будет, суждено ли вернуться домой или же нет. . . Может, нынче навеки распрощаемся. Если так, то что ж, столько лет прожили мы в дружбе и согласии. Если что, простим друг другу. Неизвестно ведь, как обернется судьба". Хотел ли он сказать эти слова или другие, кто его знает, только тогда, глядя мне в лицо, он стоял молча, прикусив губу. Мне бросилось в глаза, что в бурых усах его начал пробиваться седой волос. Раньше я этого как-то не замечала. Вспомнила я, как мы с Суванкулом встретились на этом поле молодыми, как двадцать два года вместе трудились здесь, проливали пот, детей растили, хлеб растили, и вся наша жизнь в мгновенье предстала перед глазами. Не думала, не гадала я никогда, что придется нам так разлучаться, быть может навсегда. Земля затряслась под ногами, рельсы загудели. С грохотом, в дыму, в пару, с красными колесами, с жаркими огнями пронеслись два черных паровоза, за ними на платформах - танки, пушки, укрытые брезентом, подле них часовые в шубах, с винтовками в руках, мелькнули солдаты в приоткрытых дверях теплушек, и пошли - вагон за вагоном - проносить на мгновение лица, шинели, обрывки песен, слов, звуки гармоней и балалаек. Засмотрелись мы. Тем временем прибежал какой-то человек с красными и желтыми флажками в руках, закричал на ухо: - Не остановится! Не остановится! Прочь! Прочь с путей! - И стал отталкивать нас. В эту минуту раздался рядом крик: - Мама-а-а! Алима-а-ан! Он! Маселбек! Ах ты, боже мой, боже! Он проносился мимо нас совсем близко. Всем телом перегнулся из вагона, держась одной рукой за дверь, а другой махал нам шапкой и кричал, прощался. - Скажи, земля родная, когда, в какие времена так страдала, так мучилась мать, чтобы только один раз, только мельком увидеть своего сына? - Не знаю, Толгонай. Такой войны, как в твое время, мир не знал. - Так пусть я буду последней матерью, которая так ждала сына. Не приведи бог никому обнимать железные рельсы и биться головой о шпалы. - Когда ты возвращалась домой, еще издали можно было догадаться, что ты не встретилась с сыном. Ты была желтая, с запавшими, измученными глазами, как после долгой болезни. - Уж лучше бы я действительно пролежала месяц в горячке. - Бедная моя Толгонай. В тот год седина побила твою голову. А какие были прежде тяжелые и густые твои косы. . . Молчаливой ты стала тогда, суровой. Молча приходила сюда и уходила, стиснув зубы. Но мне-то понятно было, по глазам видела - с каждым разом трудней и трудней становилось тебе. - Да, мать земля, поневоле станешь такой. Если бы только я одна была - ведь не осталось ни одной семьи, ни одного человека, не схваченного за горло войной. Я видела только Алиман. Видела ее с беспощадной ясностью. Она была страшна, с изодранным в кровь лицом, с разлохмаченными волосами, в изорванном платье. Ее удерживали женщины, закрутив руки за спину, а она вырывалась изо всех сил ко мне и кричала так сильно, что я ничего не слышала. Я тоже рвалась к ней. У меня было только одно желание - быстрей прийти к ней на помощь. Но прошла, казалось, целая вечность, пока мы наконец сошлись. И только тогда, когда Алиман бросилась ко мне на шею, я наконец услышала ее надсадный, хриплый крик: - Мама, вдовы мы, мама! Несчастные вдовы! Погасло наше солнце. Черный день! Мама! Черный день! Да, мы были вдовами. Две вдовы - свекровь и невестка, мы оплакивали свою судьбу, обнимаясь и обливая друг друга горючими слезами. А потом проснулась, испугавшись чего-то; смотрю - Алиман появляется в дверях. Пуговицы на платье сорваны, видна голая грудь, волосы растрепаны и глаза помутневшие. Первый раз я видела ее пьяной. Переступив порог, она зашаталась, едва не упав, схватилась за печку и замотала головой. У меня мороз пробежал по коже. - Что смотришь? - спросила она, подняв голову. - Ну что ты смотришь на меня? Да, я пьяна. Да, я пила водку. А что мне остается делать? Кому же пить, если не мне, а? Что? Молчишь? Молча глазами просила не напоминать ей о том, что случилось ночью, только когда мы выходили на работу, тихо сказала в воротах: - Прости меня, мама. Ребенок родился, а Алиман умирала. Я успела только завернуть в подол мокрое, голое тельце, глянула, а она, мать Алиман, уже безжизненно висела на руках Бекташа. Голова откинулась набок, руки болтались как плети. - Алиман! - вскрикнула я не своим голосом и схватила ее руку; пульс пропадал. В одно мгновение на глазах у меня столкнулись жизнь и смерть! - Ты уходишь, Толгонай? - Да, ухожу. Если жива буду, приду еще. До свидания, поле.

my works cooperation portrait double portrait